В день, когда нервным призывом взвывает труба, прячутся звёзды, а с пушек снимают чехлы, маленький Оскар берёт жестяной барабан с ярким узором, как будто полоски юлы. Дни показных перемирий давно сочтены, в дальние страны от пуль улетают грачи, маленький Оскар не знает причины войны, маленький Оскар стучит, и стучит, и стучит. Заперты наглухо окна, снаружи – полки, цокают лошади, дружно солдаты поют, мрачная мама глядит из-под правой руки, комкая левой потёртую кофту свою. Немо комдив открывает решительный рот, дружно вздымаются горны, чуть слышно свистя. Оскар стучит, задавая ритмический ход всем занимающим город военным частям. Оскар стучит, заменяя им цокот копыт, рокот оркестра, чечётку взводимых курков, злобные крики и грохот полночной стрельбы, звон распылённых прикладом хрустальных венков, плач проводивших супругов соломенных вдов, стоны готовых привыкнуть к сосновым гробам, шорох бумаги под перьями местных кротов. Всё, что угодно, умеет пропеть барабан.
Знаешь, свобода – внутри, в этом главная суть, в мрачном остроге, в тяжёлой системе цепей. Те, кто на плахе, на дыбе, прибит к колесу, много свободней, чем серый пиджачный плебей. Это свобода сказать, потому что – плевать. Это свобода плевать, потому что – конец. Это свобода лепить то, что принято рвать, это свобода легко и светло сатанеть. Это свобода командовать аутодафе, чувствуя режущий хворост под пальцами ног, это ещё не исследованный спецэффект, слишком опасный для практики даже в кино. Тем, кто ютится в квартирах, понять не дано тех, кто стучит в барабаны и в трубы дудит; те, кто заносит расходы на масло в блокнот, вряд ли поймут тех, кто сердце извлёк из груди. В чёрное время, когда заземлятся кроты, те, кто свободен, поднимут свой флаг на Рейхстаг, выполнив малую норму великой мечты, тут же внезапно под главные символы встав. Шапки взметнутся под сенью командной руки, будут ломиться от яств разводные столы. Те, кто свободен, тотчас сформируют полки и обязательно снимут с орудий чехлы.
Так образуется время насупленных лбов, время холодных команд и холодных умов, прячется где-то испуганный грохотом Бог, так как свободу он даже умерить не смог. Мерно проходят враги по чужим городам, вьётся по улицам страшный железный дракон. Маленький Оскар стучит в жестяной барабан, чётко диктуя врагам барабанный закон. Оскар свободнее всех, кто тогда и теперь, если ты дробь его слышишь – сиди и молчи. Оскар не знает о том, кто войдёт в его дверь. Оскар стучит, и стучит, и стучит, и стучит, и стучит и стучит и стучит
Прекрасную, прекрасную оговорку сделал сегодня камрад. До сих пор нахожусь под впечатлением.
Идём, разговариваем об особенностях фотографирования известных людей в стиле Esquire, то есть с подчёркиванием всех морщин и рельефа лица. Я говорю, что так сфотографировать проще пожилого человека, чем молодого. Камрад приводит в качестве контраргумента Брэда Питта, который тоже был на обложке Esquire. - Да ладно, - говорю я. - Брэду Питту уже 46, не молод... - Ну и что? - отвечает камрад. - У него попа как лицо у младенца... То есть лицо как попа у младенца... Но сказанного обратно не заберёшь.
Прежде чем показывать вам самое страшное, я покажу весёлое и расскажу байку, потому как давно тэг «байки» забросил, даже стыдно стало. О Никите Борисовиче Джигурде известно много интересного. Например, что он никогда не ходит по-маленькому – только по-большому. И что когда Джигурда идёт в тайгу, тайга теряется в Джигурде. И что он мог бы прокормить грудью весь Китай, если бы захотел. Но я этого всего лично подтвердить не могу, ибо не видел. Я вам лучше расскажу, как я вживую Никиту Борисовича наблюдал. Но прежде чем байки рассказывать, я вам видео покажу. Про монадные стихи. Там мат, осторожно. Особенно рекомендую послеживать за лицом Гребенщикова.
Прониклись? Вот таким я его и наблюдал. В общем, это был Грушинский фестиваль 2008 года. В том году я впервые прошёл через III тур конкурса и пробился на самую главную сцену фестиваля – «Гитару». Выступления там были спланированы так: сначала классики (Дольский, Никитины, ещё кто-то), затем маститые, но молодые, затем конкурсанты, затем концерт приглашённых спецгостей. То есть Джигурды. Пока жюри обсуждает. Как жюри может что-то обсуждать под Джигурду, я не понимаю, но так решили организаторы. В общем, все отпели, 10 000 зрителей на горе уже скучают вовсю. А фигли – вы когда-нибудь пробовали авторскую песню 4 часа подряд слушать? Это ж помереть можно, не то что заскучать. Мы там с Нежевцом хоть чуть-чуть это занудство про «солнышко-лесное» разбавили. Я так вообще рок-н-ролла отжёг так, что меня по плечам хлопали со словами «ну слава Богу, не все тут на одну лысину». Итак, все спят, и тут ведущий объявляет: «А теперь на сцене – Никита Джигурда!» Все встрепенулись. О его величии слухи ходили ещё со времён фильма «Любить по-русски».
Джигурда выбежал на сцену очень быстро и босиком. В руке он держал чёрную гитару без шлейки. Он поправил волосы, встряхнул ими (реклама шампуня, не иначе) и прорычал в микрофон что-то вроде «Привет, люди русские». Русские и нерусские люди бурно зааплодировали. Тогда Никита Борисович поправил волосы ещё раз и расстегнул жилетку, чтобы продемонстрировать свою грудь. Некоторые женщины обзавидовались. Убедившись, что грудь увидена, Джигурда начал играть. Фишка в том, что шлейки, как я уже упомянул, на гитаре не было. И стула на сцене тоже не было – стулья только пожилым мэтрам приносили. Молодёжи грех сидя играть. Но Джигурда не растерялся. Он зажал корпус гитары локтем и вывернул руку так, чтобы Am кое-как брался. И Em. И стал играть что-то маршеобразное. Прямо скажем, получалось у него плохо. Потому что когда он наклонялся к голосовому микрофону, чтобы прореветь очередной куплет, гриф гитары звонко стукался о гитарный микрофон, Джигурда отжимал локоть, ронял гитару и подхватывал её на лету, снова стукаясь о микрофон. В итоге каждые 10 секунд уши у всех закладывало от звонкого перегруза. Звукорежиссёр был не виноват и краснел так, что его можно было принять за помидорину. Он старательно угадывал момент следующего удара по микрофону и в этот момент резко убирал звук вниз. Джигурда самозабвенно пел а капелло. Я не помню, о чём была первая песня (он ревел и стонал, аки океан), но между песнями Никита Борисович решил сказать речь. Речь Никиты Борисовича повергла всех в трепет. Он рассказал о том, что этот мерзкий, продажный «Первый канал», и это гадкое «НТВ», и это противное «РТР» не пускают бардов (настоящих бардов, во главе с Джигурдой) на телевидение. Не разрешают говорить правду. Тут отвлекусь и замечу, что всю правду Джигурде позволил по телевизору сказать Михаил Гребенщиков, отчего сам (по лицу видно) офигел не по-детски. А затем наш Джигурда стал петь вторую песню. Если я скажу, что она длилась минут 12-15, я не совру. Причём текст был только в первые 4-5 минут. Затем Джигурда устал стучать грифом по микрофону и решил разогреть аудиторию. Аудитория ржала не переставая и разогрев ей был не нужен. Но Джигурда иначе не мог. Поэтому он взял гитару за самый конец грифа, в районе первого лада, поднял корпусом вверх над головой и стал хлопать в ладоши, зажимая выпадающую гитару большим пальцем. Хлопки получались гнусными, потому что гитару трудно держать корпусом вверх с помощью одного пальца над головой даже обладателю самой большой в России груди. Под хлопки он рычал два слова: «Небо!!!» и «Гори!!!» примерно в равной пропорции. У Джигурды все песни только про небо, поэтому какую он пел конкретно, я сказать не могу. Но поверьте, десять минут криков «небо» и «гори» отправили всех зрителей в гомерический нокаут. За суммарное время своего выступления Никита Борисович поправил волосы примерно 40-50 раз. Иногда он тихонечко, отвернувшись, застёгивал молнию на жилетке, чтобы, повернувшись грудью к горе, снова рывком её расстегнуть. Женщины стонали от смеха, но Джигурда был уверен, что от похоти. Когда он закончил и ретировался (на удивление тихо), на протяжении следующих пяти номеров публика кричала: «Верните нам Джигурду». Но он вернуться не мог, потому что был занят разборками со звукорежиссёром, которому было страшно: над ним нависала джигурдовская грудь.
Подытоживая, скажу одно: один раз сходить на Джигурду стоит. Чисто поржать, простите за терминологию. А под катом я размещу второе видео. О том, как Анисина рожала, а Никита Борисович сидел перед ней аккурат между ног позади врача и пел новорождённому песни. Слабонервным под кат не ходить, конечно.
Нет, группа "Э.С.Т." мне никогда не нравилась. Не моё. Но во всех книгах о русском роке - а у меня коллекция из примерно 150 различных рок-изданий - мне встречалось это название и имя Жана Сагадеева. И у меня было несколько их дисков - начала 90-х.
Некогда "Э.С.Т." была культовой группой. Особенно после громких успехов 1988-89 годов. Потом её забыли в какой-то мере. Наверное, незаслуженно. Но это неважно.
Он повесился на телефонном шнуре. На дверной ручке в прихожей. Они не должны уходить - так, мне кажется. Они должны петь. Впрочем, они и будут петь - всегда. Светлая память.
P.S. Точно так же, повесившись на шнуре, только не в коридоре, а в туалете, сегодня ушёл из жизни ещё один человек - Дэвид Кэррадайн. Билл из "Убить Билла". Хороший был актёр, характерный. Жаль. Странное совпадение.
В день, когда нервным призывом взвывает труба, прячутся звёзды, а с пушек снимают чехлы, маленький Оскар берёт жестяной барабан с ярким узором, как будто полоски юлы. Дни показных перемирий давно сочтены, в дальние страны от пуль улетают грачи, маленький Оскар не знает причины войны, маленький Оскар стучит, и стучит, и стучит. Заперты наглухо окна, снаружи – полки, цокают лошади, дружно солдаты поют, мрачная мама глядит из-под правой руки, комкая левой потёртую кофту свою. Немо комдив открывает решительный рот, дружно вздымаются горны, чуть слышно свистя. Оскар стучит, задавая ритмический ход всем занимающим город военным частям. Оскар стучит, заменяя им цокот копыт, рокот оркестра, чечётку взводимых курков, злобные крики и грохот полночной стрельбы, звон распылённых прикладом хрустальных венков, плач проводивших супругов соломенных вдов, стоны готовых привыкнуть к сосновым гробам, шорох бумаги под перьями местных кротов. Всё, что угодно, умеет пропеть барабан.
Знаешь, свобода – внутри, в этом главная суть, в мрачном остроге, в тяжёлой системе цепей. Те, кто на плахе, на дыбе, прибит к колесу, много свободней, чем серый пиджачный плебей. Это свобода сказать, потому что – плевать. Это свобода плевать, потому что – конец. Это свобода лепить то, что принято рвать, это свобода легко и светло сатанеть. Это свобода командовать аутодафе, чувствуя режущий хворост под пальцами ног, это ещё не исследованный спецэффект, слишком опасный для практики даже в кино. Тем, кто ютится в квартирах, понять не дано тех, кто стучит в барабаны и в трубы дудит; те, кто заносит расходы на масло в блокнот, вряд ли поймут тех, кто сердце извлёк из груди. В чёрное время, когда заземлятся кроты, те, кто свободен, поднимут свой флаг на Рейхстаг, выполнив малую норму великой мечты, тут же внезапно под главные символы встав. Шапки взметнутся под сенью командной руки, будут ломиться от яств разводные столы. Те, кто свободен, тотчас сформируют полки и обязательно снимут с орудий чехлы.
Так образуется время насупленных лбов, время холодных команд и холодных умов, прячется где-то испуганный грохотом Бог, так как свободу он даже умерить не смог. Мерно проходят враги по чужим городам, вьётся по улицам страшный железный дракон. Маленький Оскар стучит в жестяной барабан, чётко диктуя врагам барабанный закон. Оскар свободнее всех, кто тогда и теперь, если ты дробь его слышишь – сиди и молчи. Оскар не знает о том, кто войдёт в его дверь. Оскар стучит, и стучит, и стучит, и стучит, и стучит и стучит и стучит
Умер Егор Летов. "Когда я умер, не было никого, кто бы это опроверг", - написал он однажды. Он ошибся. Это опровергают тысячи его поклонников. RIP: Rest In Punk.
