Если пройдёт не иначе как пять веков, если изменится строгий смешной закон, станет пастеризованным молоко, станет любовь продажной, в целом-то не изменится ничего, также от ужаса будет сводить живот, алая литера это переживёт, не без успеха даже. Рыцари в серых костюмах или джинсе мчатся по асфальтированной полосе, мчатся на верном дизельном колесе в офисы из пластмассы. Рыцарей столько, что всех не составишь в ряд, рыцари пишут, печатают, говорят, алые буквы на спинах их жён горят, так как они прекрасны. Мысли у жён обаналены, просто страх, вряд ли они вспоминают о тех кострах, им бы машину, квартиру, отличный трах, плюс ко всему на юг бы. Если же ты вдруг посмеешь любить меня, стоит вернуться туда, к торжеству огня, ну же, ответь, ты сумеешь её принять – тяжесть кровавой буквы?
Алая буква пылает в твоих глазах, нужно забыть о запретах и тормозах, ты – не невеста, а жалящая оса, смерть в оболочке девы. Надо презреть все законы и на корню вырубить то, что придётся отдать огню, стать элементом дизайна под маркой “ню”, рдеть, как когда-то рдела. Вот индульгенция, будь, наконец, собой, справься со страхом, стыдом и уйди в разбой, это не с теми, кто жжёт, а с рассудком бой, с разумом и барьером. Алая буква – пускай же она горит, пусть тебе кто-то любезности говорит, главное – это свобода в тебе, внутри, чувства не стоят меры.
Это граница. Внутри у тебя – конвой. Он не позволит вырваться над собой. Может, ты просто работаешь головой. Может, ты знаешь цену.
Вот две пилюли. Какую б ты не взяла, алая буква сотрётся и несть числа миру, который с собою ты принесла.
Это – эффект плацебо.
